КАК-ТО раз (давно уже, в "застойные" времена) в Министерстве культуры мне случайно попалась на глаза огромная книга, толстая, in quarto, наподобие большого энциклопедического словаря, с грифом "Для служебного пользования" – "Профессии в СССР". В этой книге, наряду со всевозможными специальностями, указывались и музыканты – флейтисты, кларнетисты, скрипачи и т.д. – по отдельности, но не просто как-нибудь, а наиподробнейшим образом, с мельчайшими уточнениями. Например, одна только позиция "пианист" подразделялась на четыре или пять пунктов: отдельно упоминались концертирующие исполнители, педагоги, аккомпаниаторы, и даже среди концертирующих – отдельно солисты и отдельно ансамблисты.

Внимательно просмотрев книгу, я с полной растерянностью обнаружил, что меня нет. То есть попросту не существует. В этой (столь подробной) книге напрочь отсутствует, даже вскользь не упоминается профессия органиста. Совсем как у Булгакова в "Мастере и Маргарите": нет документа – значит нет и человека... Да что там – меня! Значит, не существует и моего учителя, профессора Московской консерватории Л.И. Ройзмана, и других славных коллег... Чуть было не сказал – "многих". Но в том-то и дело, что весьма немногих: органистов в нашей стране меньше, чем космонавтов (это не шутка, а простая статистика).

Тем не менее, несмотря на малочисленность, органисты в нашей стране все-таки существуют – той книге вопреки. Но существуют – как раз в силу тех причин, по которым не упоминаются в той книге, – на птичьих правах, причем по сей день. И дело здесь отнюдь не в малом числе органистов. Причины лежат гораздо глубже.

Одна из причин (далеко не основная, как будет ясно из дальнейшего, но ее невозможно не упомянуть) заключается в особенностях нашей истории. Россия – православная страна. А в нашей Русской Православной Церкви запрещены все звуки, кроме голоса человеческого. Органов – нет. И потому нет и столь глубоких традиций, какие есть на Западе. (То ли дело, например, в Германии, где органистов, прямо скажем, не только больше, чем космонавтов, но даже в каждой деревне есть свой собственный органист – причем, как правило, очень неплохой и профессионально образованный.) Нет у нас и настоящей, серьезной школы. (Я ни в коем случае не хочу умалять заслуг и стараний наших специалистов, в особенности тех, кто отдал всю жизнь органному делу; напротив – низкий им поклон! Но будем смотреть правде в глаза: можно говорить о северогерманской органной школе, можно – о нидерландской, о французской и т.д. Но формулировку "русская органная школа" следует признать неубедительной. Когда я был на гастролях в Швейцарии, одна журналистка в Базеле польстила мне, заметив что хотя "русский органист" звучит как "деревянное железо", мой приезд это опровергает.)

Тут необходимо предостеречь от двух вещей. Во-первых, от русофобского отношения, подхода к сказанному. Изложено просто объективное положение вещей, и нет никакой нужды в его специфической тенденциозной оценке. Во-вторых, было бы уже совсем недостойным, низким и кощунственным пытаться осуждать Русскую Православную Церковь за отвержение музыкального инструмента – пусть даже и столь распрекрасного. Находятся люди, высказывающие незрелые суждения со ссылками на Священное Писание, на Псалтырь, где упоминаются "музыкальные орудия", "струнные" и "духовные" (например, Псалом 32.2 – "Славьте Господа на гуслях"; в особенности же – Псалом 150 – "Хвалите Бога" (ст. 3-5): "Хвалите Его со звуком трубным, хвалите Его на псалтири и гуслях. Хвалите Его с тимпаном и ликами, Хвалите Его на струнах и органе. хвалите Его на звучных кимвалах, хвалите Его на кимвалах громогласных". Напрасно судят они поспешно, воспринимая эти слова поверхностно и примитивно! Гораздо уместнее обратить особое внимание на первый Псалом, на самое начало, на самый первый его стих!..

Никогда Русская Православная Церковь не препятствовала художественному органному музицированию! Никогда не мешала она культуре, тем более – академического направления, но, напротив, всегда поощряла ее сохранение и процветание. Еще до того, как сатанисты "отделили" Церковь от государства, органные концерты устраивались и в доме князя В.Ф. Одоевского, и у Хлудова – в особняке на Большой Никитской; и Московской консерватории был подарен самый лучший и самый дорогой по тем временам орган с Всемирной выставки в Париже 1900 года, посвященной началу нового века. Не говоря уж о том, что на внутренней стене храма Святой Софии в Киеве до сих пор бережно сохраняется древнейшая фреска, на которой изображен орган с органистом, играющим вместе с другими музыкантами (здесь и флейта, и старинная арфа, и др.). Конечно, Православие исторически обусловило положение органа в нашей стране, особенно по сравнению с западными странами. Но было бы большим заблуждением именно в этом видеть корень всех бед. А упрекать в них Православие – еще и большим грехом.

Основная, главная причина органных (как и многих, многих других) несчастий – это советская власть. Ведь орган – инструмент церковный (хоть и неправославный). А большевики – воинствующие атеисты. Не случайно в VIII веке от Рождества Христова Римский Папа Виталиан специальным вердиктом ввел орган в католическую церковь. Нужно ли рассказывать, какое колоссальное воздействие на души прихожан оказывают его звуки!

Вполне дурацкий случай, но весьма показательный. Когда я отбывал воинскую обязанность, ко мне однажды прибежал с вытаращенными глазами побывавший на органном концерте замполит (знавший о моей "гражданской специальности") и изрек буквально следующее: "Да а... Если бы я был генеральным секретарем, я бы в обязательном порядке ввел на все партсобрания орган! И тогда бы у меня все стали убежденными коммунистами!"

И разве могли с этим примириться большевики – в принципе! (И уж, конечно, ими двигали побуждения отнюдь не православного свойства. Они с не меньшим рвением преследовали и запрещали духовные произведения Бортнянского, Чайковского, Рахманинова...)

В первый раз зарубежный органист приехал к нам на гастроли только в 1957 году. И только с этого момента – очень понемногу, очень постепенно – власти "смягчились". Началась установка новых органов и реставрация старых в концертных залах (в основном – в крупных городах, в столицах союзных республик): стали открываться в консерваториях органные классы. Но учиться в них разрешалось только тем, кто поступил в консерваторию по какой-то другой специальности (при этом постоянно подчеркивалось: "для ознакомления", "во-вторых", "факультатив" и т.п.). Поступать же в консерваторию по специальности "орган", равно как и учиться по этому предмету как по специальному и окончить консерваторию только по органу – было невозможно. Запрещено!

Этому действительно трудно поверить! Увы: верить приходится, а нашему брату-органисту – не только верить, но и по-прежнему довольствоваться вполне материальными результатами "наиболее передовых идей"...

Параллельно всему этому – и всему вопреки – органное дело в нашей стране развивалось. Медленно, но неуклонно. Появлялись новые инструменты. Посещение органных концертов стало модным. (Может быть, еще в советское время чиновники "смилостивились" также и потому, что концерты делали хорошие сборы.) Появлялось все больше органистов (по-прежнему столь же необоснованных юридически, подвешенных между небом и землей). Открылся орган и органный класс в музыкальном училище, что в Мерзляковском переулке. Впервые не в консерватории, а в среднем учебном заведении; но поступить по органу сюда нельзя и сегодня; как нельзя и сегодня даже тем, кто окончил по органу училище, поступать в консерваторию по органу. Действует все тот же советский "порядок"! Сейчас появились органы и органные классы уже в детских музыкальных школах, хотя ребенок, окончивший музыкальную школу по органу, будь он хоть семи пядей во лбу, опять же не имеет права поступать по органу в училище.

Когда органный класс был только в консерватории, этому еще можно было найти какое-то объяснение: чтобы органисту поступать в консерваторию в качестве органиста, ему надо было откуда-то взяться. Но даже в то время понять это можно было лишь отчасти: если поступить невозможно, то окончить-то почему нельзя? Не говоря уж о том, что это – в принципе не правовое положение: кому какое дело юридически, "откуда" взялся органист (мало ли каких самородков являла русская земля), если он "взялся" и если он может, и хочет, и талантлив?

Традиционно орган всегда был "приписан" к фортепьяно, к фортепьянному факультету (хотя, повторяю, далеко не на равных правах; и по сию пору – тоже). И традиционно органисты с этим соглашались – рады были хоть где-то притулиться, хоть где-то числиться, пусть и бедными родственниками, но не совсем уж бездомными.

Если обсуждать тему всерьез, невозможно обойти следующее. Помимо всех правовых, идеологических, политических и религиозных аспектов (и независимо от них), между органом и фортепьяно в узкопрофессиональном, специальном плане лежит огромная, бездонная пропасть (это отдельная большая тема). Иметь это в виду необходимо потому, что последствия с этими вещами связанных заблуждений (довольно распространенных) тоже сказываются на положении органа – так сказать, на социальном, на его статусе. Обычно в заблуждение вводит одинаковое расположение нот на клавиатуре. Но то, что на этой самой клавиатуре надобно делать (речь идет о фразировке и, главное, способах ее достижения, о музыкальной артикуляции, агогике, риторике и многих других специфических тонкостях), – это на органе и на фортепьяно вещи не только совершенно разные, но именно даже диаметрально противоположные. (Из всех различий между двумя инструментами богатство регистровых красок и необходимость играть ногами на педальной клавиатуре – различия самые незначительные, самые несущественные. Распространенному заблуждению вопреки.) Учиться на органе приходят в основном пианисты, уже с определенными навыками – на месте которых должны были бы быть навыки столь же основательные, но качественно, принципиально иные, а то и противоположные. И только с появлением органа в школах забрезжила слабая надежда, что и у нас станет наконец возможным то, что так естественно и само собой разумеется в остальном мире: просто быть органистом!

И еще об одном, очень важном. В последнее время такое же распространение, как орган, в детских школах получает наконец-то и клавесин. (С той лишь разницей, что ему, к счастью, не пришлось выдерживать "борьбу с религией".) Прекраснейший инструмент, без которого немыслимо подлинное знакомство с наследием великих мастеров, того же И.С. Баха! Но и здесь, оказывается, подстерегают нас заблуждения – нелепые уже настолько, что в сравнении с ними бледнеют все прочие. Мне придется говорить о прописных истинах. Но я вынужден это делать, потому что, как ни парадоксально, этого не понимают даже некоторые формально не посторонние люди.

Если между органом и фортепиано практически нет ничего общего (за исключением одинаковых клавиш), то между органом и клавесином нет (и быть не может) ничего разного! Можно сказать, что клавесин – это как бы маленький струнный орган. Исполнительские приемы (те самые специфические тонкости, о которых говорилось выше) на органе и клавесине не просто аналогичны, но абсолютно идентичны, тождественны. Каждый (настоящий, разумеется) органист – автоматически тоже и клавесинист. Уметь играть на органе и не уметь играть на клавесине физически невозможно. (Это то же самое, что "уметь играть на рояле, но не уметь играть на пианино".)

Натурально, между клавесином и фортепьяно – та же пропасть, что и между фортепьяно и органом. И об этом тоже было бы стыдно вообще упоминать, если бы пианисты за клавесином (эти несостоятельные, тягостные, анекдотические несчастные случаи) не встречались бы чуть ли не на каждом шагу. (Кто-то из этих последних вполне может захотеть оспорить изложенное на этой странице!)

Замечательный случай (может быть, даже уникальный исторически), показывающий, как одно и то же действие может быть злом или благом – при разных обстоятельствах. (Вообще говоря, моральный релятивизм отвратителен. Но об этом случае не сказать я не могу.)

Культура – благо. Музеи, библиотеки, концертные залы, картинные галереи. Искусство – возвышенно и прекрасно. Органное – в том числе. Сам ему служу всю жизнь. Орган лучше звучит в соборе, в церковном помещении (для которого, собственно, и создан), нежели в концертном зале в виде коробки. Настолько лучше, что по большому счету о "концертных" органах вообще не стоило бы говорить, Л.И. Ройзману вопреки. Но это уж очень по большому счету (хотя лично мне часто бывает непонятно, почему счет должен быть маленьким). Инструмент (почти каждый) – это ценность сама по себе не только материальная, культурная, историческая. Существует даже понятие органостроительное искусство. Органное дело в нашей стране держится на энтузиастах, фанатиках, на подвижниках. И все это благо.

Разрушение храмов, поругание святынь – абсолютное зло. Не просто зло, но крайняя его степень и сатанизм. Когда большевики устраивали в разоренных храмах овощехранилища или склады запчастей для сельхозтехники, это был отчаянный, запредельный вандализм. Разорение музеев и библиотек – тоже вандализм. И когда все те же большевики деревянными частями органов топили печки, а трубы сдавали в "Главвторцветмет" – это тоже был вандализм.

Но если в разоренном храме вместо гнилой картошки склад (ценных культурно и духовно) книг – это чуть меньшее зло? А если там устроили музей или картинную галерею? Еще чуть меньшее? А если (в православном храме) – концертный зал? Да еще – с органом, на котором звучит прекрасная (церковная!) музыка.

Известно, что когда человека лишают того, чему он посвятил жизнь и в чем его жизнь состоит, это равнозначно лишению жизни. Известно, как умирали крестьяне (настоящие, истинные, а не колхозные), когда их разоряли большевики (просто умирали, и не надо было трудиться, их расстреливать). Мой друг и коллега профессор Роберт Кеблер всю жизнь прослужил органистом университетской церкви в Лейпциге. Там был хороший орган, о котором он говорил "мой орган", он его очень любил. И еще Кеблер говорил, что это "самый лучший орган" (что было не совсем так, и мы даже над ним подтрунивали). Когда в ГДР (все те же коммунисты) взорвали университетскую церковь Лейпцига (вместе с органом, он так и погиб под обломками), коллега Кеблер умер. (И не надо меня поправлять, что умер он от рака, мне был известен диагноз – как его другу – раньше всех; только рак этот появился как раз после взрыва и был на редкость скоротечным – это был типичный и яркий психосоматический случай.)

Есть в Омске прекрасный храм Святого Николая. Там установили орган и устроили концертный зал. Замечательным органным мастером при нем стал В. Якшин. (Органный мастер – профессия ничуть не менее редкостная и драгоценная, и почетная, чем профессия органиста. Это не просто и не только настройщик. Настройщик по сравнению с органным мастером – все равно что плотник супротив столяра... ну или все равно, что пианист, играющий Баха, по сравнению с клавесинистом.) Якшин – не просто органный мастер. Это – один из тех самых энтузиастов, подвижников, фанатиков. Знакомством с ним может гордиться любой. Он украсил все помещение: здесь и резьба по дереву, и портреты великих композиторов, и светильники... Он принимал самое деятельное участие в установке органа. А как он ухаживал за ним! Инструмент разместили в алтарной части, а за корпусом его он обустроил целую лабораторию, своего рода святая святых... Тут же он тебе и кофе сварит (да какой!). И вот настал светлый и долгожданный день, когда было принято решение о возвращении храма Русской Православной Церкви.

Но тут же начался вой – в том числе, если не в первую очередь, среди органистов, потерявших лишнюю "концертную площадку"! И мы с Якшиным оказались в катастрофическом меньшинстве.

Катастрофическом не для нас с Якшиным, а для большинства, и в том-то именно катастрофа и состоит. Неужели трудно догадаться, чей это вой выходит из уст, используемых как инструмент, кто воет их устами! Он – великий мастер прятаться! И, по достоверным сведениям, у него рога и копыта.

Увы, находятся люди (и их немало), блуждающие впотьмах, которые протестуют против "разорения музеев" – когда возвращается и возрождается храм Божий; против возвращения Церкви чудотворных икон из Третьяковки (молчите, я люблю Третьяковку не меньше вашего, а может быть, и чуточку получше в ней разбираюсь) – с их смехотворными доводами, что Церковь не сумеет эти (свои!) святыни сберечь технологически!

Московская консерватория – вещь всероссийская (а если по значению – так даже и мировая, планетарная). Здесь решать федеральному Министерству культуры, уж никак не менее. Дело дошло до департамента культуры правительства Москвы, при котором есть методический кабинет по учебным заведениям искусств. А в кабинете том – секции, в том числе фортепьянная, органной – нет. Орган "приписан" к фортепьянной, но даже не как бедный родственник, а того хуже: как бы и не приписан. Программы – нет. Нет до сих пор официально такого предмета, такого инструмента в музыкальной школе, и преподается он "просто так", и директора школ, где есть орган, боятся – вдруг все это обнаружится. Вопрос об органе стоит уже не один год (в 96-м я написал и сдал директору методического кабинета предварительный набросок, начало недостающей программы). Решения нет до сих пор; не исключается, что оно может быть отрицательным – начальство скажет, что орган не нужен, в том числе ввиду экономии бюджетных средств. Руководит фортепьянными делами Елена Ивановна Гудова, милая, симпатичнейшая, славная женщина. Но что она может, куда ей пойти, если в России вообще до сих пор в принципе "органа нет и неизвестно"...

У балалайки – все права. Я не против балалайки. (Надеюсь, приверженность русской идее я здесь достаточно продемонстрировал.) Но считаю, что орган выше балалайки. И не только потому, что сложнее устроен. И академической игра на органе может быть названа скорее, чем игра на балалайке.

Дайте органу права! (Для начала – хотя бы балалаечные...)